ExodusАвтор: LemonTree Пейринг: Гарри/Драко Рейтинг: PG-13 Жанр: angst Саммари: фантазия на
классическую тему "что случилось поле падения Темного Лорда".
Disclaimer: Все права
на персонажей, сюжеты и прочее остальное - у Дж.К.Роулинг. Не претендую,
не извлекаю выгоды. Разрешение: C разрешения
автора. |
|
1. Один Сквозь тьму и боль к нему медленно приходит осознание. Его мозг сопротивляется вторжению новых ощущений, словно стремясь окуклиться в оболочке из снов без сновидений, неясных образов и ощущений, словно пытаясь спрятаться, он дергается всем телом... Телом. У него есть тело. Возвращаться в него так мучительно и странно. Он бежит по полям. Мокрая, жесткая, жухлая трава хлещет его, лапы едва касаются мерзлой земли. Он - волчонок. Его крутит в метели, и он умирает, задыхаясь, хватая горячей пастью, жарким мокрым языком, снопы снежной крошки. Он бежит сквозь лес. Он - раненый олень... Продирается сквозь цепкие ветви кустарника, ломится в чащу, сминая тонкие осины и разбивая копытами корку первого льда в лужицах на стылой земле... Его настигают хлесткие удары чего-то невыносимо горячего, и он умирает, судорожно выдыхая в морозный воздух струи теплого серебристого пара. Он бежит по ночным дорогам. Теплая пыль под лапами - словно шелк, касается его летящего бега, не стремясь удержать. Он - черный пес, предвестник смерти. Он падает на землю и летит кувырком, переворачивается через голову, его ноздри забиты мягкой пылью, его раны кровоточат и пульсируют, словно черные дыры, и он задыхается, умирая. А потом приходит что-то еще. Он все еще жив. Тьма и боль стали спутницами его бесконечных путешествий по этим полям, лесам и дорогам, свидетельницами бесконечных умираний, кровавых сгустков, летящих из пасти, мокрых сбивчивых выдохов,горячей шерсти, вставшей дыбом на загривке, ран и ссадин, пены, вытекающей из пасти, слезящихся глаз... Что-то требует его внимания. Что-то извне. Ему нужно время, чтобы понять, что именно, а потом вдруг приходит всего одно слово. Это слово - свет. Свет, он пробивается сквозь темноту, странная форма: изогнутая полоса белого света, в которой застыли неясные очертания чего-то темного. Он не сразу понимает, что смотрит на мир сквозь приоткрытые веки. Его пугает это сочетание света и тени, что застыло в полосе между верхним и нижним веком. Он очень медленно вспоминает, как заставить свои глаза увидеть больше. Он поднимает веки, и в этот момент пес, олень и волк умирают окончательно. Он не помнит о них. Он не помнит ничего. Он не знает, кто он, где он находится, и как закричать, потому что его пронзает свирепая, горькая, раскаленная, как июльский полдень, боль. Спустя минуту он кричит, странным хриплым криком, изгибаясь в дугу, на кровати с белыми простынями и темными пятнами влаги, запрокинув голову, почти подавившись собственным языком, невидящие глаза вылезли из орбит. Кто-то вбегает к нему, сильные руки хватают запястья, сжимают их, потом холод и сталь, и все заплывает мутным серым туманом. Все. Все, что могло произойти плохого, произошло. Все, что он мог, он сделал. Расплатился по счетам, раздал долги, принес жертву, спас мир. Что это за бред лезет к нему в голову? Ему так больно. Каждые приступы боли сопровождаются криком, судорожным и хриплым, потом его сгибает в дугу, потом - сила, сдавливающая запястья, потом стальные прикосновения, и потом... Серый туман. Дыши, слышит он, дыши. Он дышит, покорно и громко, воздух вырывается через приоткрытые сухие губы, со свистом выходит из трахеи, он дышит этим сухим горячим воздухом, пытаясь не орать от ужаса. Волчонок, олень и пес умерли. Ему остались только поля, дорога и лес. Он мог бы убежать, но стальные прикосновения и приказы заставляют его застыть на месте. Я уже сделал все что мог! - хочет он крикнуть, но, конечно, он позабыл, как это звучит, есть только образы, остальное его мозг просто не в состоянии создать. Из мутного тумана к нему приходят лишь тени слов, привидения того, что нужно говорить, и он мычит что-то сквозь зубы, пока сталь и холод терзают его тело. Он научился считать эти циклы боли-стали-тумана. Научился выныривать из боли и погружаться в неё, словно в реку. Он научился слушать звуки, идущие извне, он научился открывать глаза и видеть. Он видит белые стены, серые тени там, где света больше, чем в других местах... Это окно. Серые тени - шторы. Что-то вроде век на его глазах. Они всегда закрыты. Поэтому света так мало. Он научился видеть белую бесформенную массу там, где лежит его тело. Его тело укутано простынями, белыми, жесткими... словно засыпано снегом... Его мозг постепенно приносит ему новые трофеи. Он вспомнил кое-какие слова. Свет, снег, боль. Тело, глаза, руки. Еще из его новых приобретений: слово Исход. Он не знает, что оно означает. Другие слова: вода, холодно, темнота. И еще: проклятие. Тоже не помнит, к чему это. Потом появляются те, другие. Те, кто приходит, чтобы унять боль. Приносят ему туман и сны. Говорят странные слова, состоящие из звуков, которые почему-то его пугают. - Болезнь... бедный мальчик... лекарство... зелья... колдомедик... профессор... Аццио... победа... война... контузия... серьезно ранен... орден... Ему страшно и больно, он не хочет слышать ничего из этих идиотских звуков. Они никогда не обращаются к нему, считая, видимо, что он вне сознания. Это из-за расфокусированного взгляда, потому что он никогда не пытается перевести его, глядит только в точку перед собой... Он не может объяснить им, что ему больно смотреть куда-то помимо этой точки. Но когда он открывает глаза, они улыбаются. Улыбка - вот еще одно слово. И еще: любовь. Или вот еще: смерть... Он чувствует, как что-то мокрое бежит по щеке, но он так устал после очередных игр с болью-туманом, что его не интересует эта странная влага, пока она не попадает ему на губы, потом в рот, на язык. Она соленая. Это... это... вот еще слово: слезы. Это его слезы. Потом жесткая белая ткань касается его щеки. - У него слезы текут... (значит точно, "слезы"). - Он может видеть и слышать, правда, Рут? - Думаю да... профессор говорит, да. Аццио салфетка! - Может быть, позвать дежурного? Он в сознании? - Не знаю. Мистер Поттер, вы слышите нас? Слышите меня? Он не может понять, чего они хотят от него. Чье-то лицо: кожа в веснушках, большие карие глаза, легкий запах мяты...вот еще слово: мя-та (есть еще слово: зель-е… но он не помнит, что это...) так близко к его лицу. Оно что-то говорит ему, он не в состоянии удержать поток этих слов в своем сознании, его уже тянет вниз, в омут боли, и он закрывает глаза, и медленно, тягуче, отрешенно стонет сквозь зубы. Только бы они не тревожили его больше. Нет. Нет... Не надо... Не... Спустя какое-то время он выныривает и сразу открывает глаза. На сей раз ему удается перевести и сфокусировать взгляд. Он видит проем в стене. Проем приоткрывается, и входят те, другие. Две женщины и мужчина с гривой седых волос. Они разглядывают его как диковинку, как животное. Да он и есть животное... - Доброе утро, мистер Поттер, - говорит мужчина. Прекрасное утро, и вы прекрасно выглядите. Он смотрит на него с беспомощным и загнанным выражением. Он - ему трудно сосредоточится - он не понимает, к кому обращаются... К нему? Что это за слова, "мистер Поттер"? Его имя? Он не хочет отзываться на это имя. Он не помнит никакого Поттера. Проем опять открывается, и входят еще, другие. Молодая девушка с копной непослушных волос. На её лице застыло странное выражение, словно она не может его узнать... или наоборот, узнает слишком хорошо. От неё пахнет печалью и ему хочется отвернуться, чтобы запах навсегда прошел. Молодой человек с рыжими, как огонь, волосами, с ярким румянцем на бледном лице тоже пахнет печалью.В его глазах радость пополам с болью. Странная смесь. Они что-то говорят тем, первым, но ему не понятны слова, и он не пытается слушать. Потом все поворачиваются к нему. Рыжий паренек делает шаг к нему. Он смотрит так пристально, словно пытаясь прочитать мысли. - Привет, Гарри. Как хорошо, что ты опять с нами. Последняя фраза звучит вопросительно. - Мистер Уизли…Рон...- начинает одна из девушек. Рут, вот её имя, вспоминает он. - Рон, он не... не все понимает. - Что? - внезапно вскидывается девушка с копной пышных волос. - Что это значит? Мужчина начинает что-то говорить, и он опять упускает смысл. Слова текут сквозь его сознание, легкие, словно струи воды, не оставляя за собой следа. Он начинает проваливаться в боль, в свою реку боли и страха. Ему становится больно дышать, и он закрывает глаза. - Видите? - слышит он голос над собой. - Ему необходим покой. - Но он может вспомнить? Неужели даже свое имя... - Я не знаю, мисс Грейнджер... - А кто знает? - Столько заклятий сразу... Уникальный случай...В нашем госпитале... Идеальные условия... Пожалуйста, не теряйте надежду... Боль подползает к самым кончикам пальцев и скручивает его внезапно... он почти счастлив. Ты вернулась, да? Ты всегда возвращаешься... Он не слышит свой крик, и не видит перекошенные лица тех, других... Он один во тьме, и ему некуда бежать.
2. Малыш Он прожил уже несколько сотен циклов. Здесь, все в той же комнате, где серые шторы, похоже, навсегда задернуты. Каждый цикл сменялся тишиной, в которой его мозг набирал, словно губка, откуда-то новые и новые слова. Он научился предвидеть боль и туман, и сдерживать крики. Научился смотреть в нужную точку, даже поворачивать голову. Научился поднимать руки, чтобы вытереть слезы или пот с лица. Научился слышать звуки за дверью, шаги, голоса, и почти понимать, о чем его спрашивают. Вначале он пытался отвечать шипением или стонами, но потом стал отвечать движениями головы. Слова давались ему с трудом, и все-таки однажды, когда лицо в капельках веснушек склонилось над ним в очередной раз, он разлепил губы и робко, стыдясь и чуть задыхаясь, произнес: - Рут. Это было её имя, он знал. Он обрадовался, увидев в её глазах восторг и почти благоговение. Он учился заново всему, что его заставляли делать. Они принесли ему вещь, которую он узнал сразу, и сразу вспомнил, как она называется: очки. Его очки. Слова, слетая с неуклюжих губ, походили на раненых ворон, но он послушно произносил их, одно за одним, складывал в кривые фразы. Он отзывался, когда с ним здоровались, отвечал на вопросы, иногда помогая себе жестами. Рут и Мэгги проводили с ним почти все время. Они учили его управляться пальцами, рассказывали истории, шутили, смывали с него пот и усталость по вечерам, их прикосновения и голоса он мог бы различить даже сквозь приступы боли. Все шло прекрасно... Кроме небольшой детали. Он не помнил, кто он. Не отзывался на "Гарри" и "мистер Поттер". Странное упрямство овладевало им всякий раз, когда он слышал ... Он упорно отрицал эти слова, потому что они были единственными именами, которые не имели ни капли смысла, у них не было даже тени в его мозгу, и он не хотел их знать. - Как же мне прикажете к вам обращаться? - в одно прекрасное утро колдомедик не выдержал. Он молчал, смотрел в потолок, кусая губы. Он не знал ответа. - Мистер Поттер? (чуть больше раздражения в голосе)... Мистер Поттер, ответьте мне. Он молчал. - Мистер Пот... ну хорошо, давайте я не буду звать вас так. Тогда как? Вы можете назвать свое имя? - Я... я не знаю, - его голос был тих, он шелестел над кроватью - словно песок сыпался. - Но ведь у вас есть имя, хоть вы его и не помните. Вы же умница, так быстро поправляетесь, и... - Я не мистер Поттер. - Хорошо, тогда Гарри... - Я не Гарри. - Но мы должны дать вам имя. Он молчал. Имена были у всех вещей и у всех явлений. Это он знал твердо. Но так же твердо он знал, больше нет имени "Гарри". И нет имени "мистер Поттер"... Рут и Мэгги стали звать его "малыш". Они перепробовали разные имена и забавные прозвища, но он отзывался только на это. Целитель упорно обращался к нему "мистер Поттер", даже не получая в ответ никакой реакции. Они показывали ему разные вещи и называли их. Палочки немного удивили его. С их помощью он могли делать так много... - Это называется магия, малыш, - сказала Мэгги, И он не возражал, хотя его мозг отказывался вспомнить слово "магия". Ну магия так магия... Были еще слова, значения которых он не помнил и не знал, и ему было все равно. Он узнал от них кое-что о себе. Точнее, о том, где он находился. Это место называлось госпиталь Св. Мунго. Он не спрашивал, как он сюда попал. Он был уверен, что вспомнит об этом сам, но, чем дальше он уходил от мига своего пробуждения, тем неправдоподобнее становилась картина. Он помнил лес, дорогу, жухлые травы в поле... Больше ничего. Впрочем, в эти дни его больше интересовало настоящее, чем прошлое. Как-то раз Рут протянула ему палочку и сказала: - Давай, ты тоже сможешь. Это не трудно. Это было так странно - то, что она предлагала ему. Он робко взял, пальцы еще не окрепли, он держал палочку кое-как, криво... Она показала ему на салфетку на прикроватной тумбочке: - Давай, возьми её. Скажи: Аццио салфетка! Это очень просто. Он тупо повторил, и... ничего не произошло. Рут протянула руку и сжала его пальцы крепче вокруг палочки, она говорила мягко, но настойчиво: - Попробуй еще раз. Он послушно проговорил "Аццио салфетка", ничего не изменилось. Рут попросила его еще раз... и еще... Он говорила, что нужно сосредоточиться на салфетке... - Давай, малыш, попробуй еще. Это немного тяжело, ведь ты болел, но ты это можешь... Он устал, от непривычного напряжения ныла спина. Он хотел пить. Он хотел, чтобы это закончилось. Его пальцы стали влажными от пота, палочка выскальзывала, он не мог её удержать ... Наконец она вынула палочку из его руки и прикоснулась прохладной ладонью ко лбу. Он судорожно выдохнул, пытаясь скрыть, как ему плохо. Но она видела. - Прости меня, малыш. Он научился считать часы и видеть, как сменяются утро, день, вечер и ночь. Вечер приходит, когда над его головой, по приказу Рут или Мэгги, зажигаются светло-желтые, круглые светильники, а от окна в комнату вползает темнота. Ночью он спит, не просыпаясь, потому что ему тихо приказывают... Как потом, утром, приказывают светильникам угаснуть. Каждый из дней наполнен циклами боли, забытья и приходами новых слов. Каждое слово становится драгоценностью в его запасах. Иногда слова приходят сами, иногда - вместе с событиями, которые, по правде сказать, не так уж часты в его бесконечной жизни среди белых простыней, в комнате с серыми шторами. В один из дней он слышит разговор за дверью своей комнаты. Два голоса, и они спорят, то снижаясь до шепота, до повышаясь до крика. - Вы не понимаете! Он подвергся... - Я знаю, чему он подвергся. - Знаете, но не понимаете, в каком он сейчас состоянии...Это больше, чем безумие, чем слабоумие и просто потеря памяти! - Господин колдомедик... - вкрадчиво и злобно, - позвольте спросить, кто дал вам полномочия решать вопрос о посещениях? - Послушайте, но Дамбльдор...Я все-таки не просто ...Специалистов моего уровня... Он теряет нить спора, и возвращается к своим словам. Перебирает их, как игрушки или сокровища... Потом голоса снова врываются в его сознание: - Не хочу неприятностей... - Я тоже не хочу (спокойно). - Тогда решайте эти вопросы не здесь, а у директора. - Я уже решил это. - Вы! вы решили! Каждый стресс превращает его в вопящее от боли существо, вы готовы это увидеть? - ... - Готовы спровоцировать его? Хотите увидеть, что такое абсолютная боль? (так тихо, что он напрягается, чтобы услышать): - Мне ни к чему такие экскурсы. - Тогда уходите. Теперь он знает, почему все, кого он обречен видеть здесь - это целитель и две медсестры. Они боятся, что ему станет больно. Палочка в его руках по-прежнему мертва, но он не удивлен. Рут смотрит на него с сочувствием и жалостью, но ему не нужны ни то, ни другое. В один из дней, когда она снова просит его повторить "Аццио, салфетка!" он разжимает пальцы, выпуская палочку, и медленно протягивает руку к салфетке. Берет её пальцами и поворачивается к Рут со странной торжествующе-болезненной полуулыбкой. Рут выходит из комнаты, едва не хлопнув дверью. Он не знает, обидел ли он её... кажется, что да. Не стоило. Рут хорошая. И Мэгги тоже. Насчет остальных... он совсем не уверен. Когда они приходят, он не готов. Он слышит вначале голоса за дверью, а потом она открывается, и входят те, другие. Рон и мисс Грейнджер. И еще незнакомый человек в длинном голубом одеянии, у него седые волосы, седая борода и пронзительные голубые глаза за стеклами странных очков в форме полумесяцев. Вся компания с порога смотрит на него, словно он ...ну, будто у него три глаза или вместо головы - тыква. Неважно. Он смотрит на них, и ему внезапно становится страшно... Ему некуда убежать отсюда, да он и не сможет, но его руки непроизвольно тянутся к лицу, стремясь закрыть его. Он закрывает ладонями глаза и слышит собственное сбитое дыхание. Он не хочет, чтобы они говорили с ним... Он не хочет. Не хочет. Не хочет… пусть они уходят. Но голос, мягкий и ласковый, достигает его ушей, и он вздрагивает: - Здравствуй, Гарри. Он молчит. Отворачивается, пряча лицо в ладонях. - Гарри, мы пришли, потому что...- это голос мисс Грейнджер, - Целитель сказал, ты уже достаточно окреп и можешь говорить, и мы... - Гарри, ты не хочешь взглянуть на меня? На нас? - голос звучит прямо над ним, и он отводит руки от лица, но не поворачивает головы. "Гарри здесь нет", - хочет он сказать, но язык не слушается. Он плохо говорит, слова еще такие корявые, и он боится, что скажет это совсем неправильно, и они не поймут. Поэтому он просто молчит, глядя в точку прямо перед собой. - Может быть, ты захочешь вернуться к нам? - мягко говорит старик, и теплая сухая ладонь накрывает его запястье. Он молчит. Его лицо по-прежнему застыло в маске судорожного испуга, но он не может ничего поделать. - Неужели ты совсем не хочешь вспоминать? - говорит старик еще мягче, и его ладонь легонько сжимает ему руку. - Профессор, - говорит кто-то предостерегающе, но старик словно не слышит. Некоторое время он ощущает только биение собственного пульса под этой ладонью, а потом... какие-то странные волны далекой прекрасной музыки... или света... словно пытаются пробиться к нему, но он так далеко. Слишком далеко, даже чтобы страдать от невозможности увидеть этот свет и услышать музыку. Слишком далеко. Слишком... поздно. Он поворачивается к ним, и переводит взгляд на мисс Грейнджер. Её глаза расширены не то от испуга, не то от жалости. Этот переполненный острой жалостью взгляд трудно выносить. Он набирается, наконец, храбрости и произносит фразу, которую готовил заранее, и вот ...она выходит корявой, но он почти горд: - Гарри здесь нет. Пожалуйста, уходите.
3. День рождения С того дня, как он прогнал их, они не оставляют попыток. Они - это те, другие. Приходят почти каждый день, говорят, говорят, говорят... их слова и взгляды, прикосновения и улыбки ничего не меняют в нем, оставляя каждый раз ощущение тоскливой пустоты. Они продолжают назвать его "Гарри". Мисс Грейнджер, Гермиона. Мистер Уизли, Рон. Профессор в голубом одеянии, его имя он никак не может удержать в памяти. Еще полная маленькая дама с рыжими волосами, такими же, как у Рона, миссис Уизли. Она плачет, когда впервые видит его, и целитель в раздражении просит её уйти. Но она вернется, и будет плакать каждый раз, входя к нему в комнату...Она приносит ему мешки сладостей, которые он оставляет нетронутыми. По правде сказать, он ест очень мало, да и то, что удается проглотить, в трех случаях из четырех вылетает наружу с зеленоватыми струями рвоты. Еще приходит дама с суровым лицом, губы сжаты в ниточку, глаза смотрят сквозь линзы очков пристально и недоверчиво. Её имя он тоже не в состоянии запомнить... Кто еще? какие-то люди приходили только по разу... Он чем-то напугал их, или оттолкнул, он не уверен, что с ним не так, но да уж верно, что-то не так... В один из дней приходит тот, кто говорил тогда, под дверью, бархатным мягким голосом. Голос у него совсем не подходит ко внешности. Он высокий, худой, с бледным костлявым лицом, с длинными черными волосами, в черном одеянии, нос у него костистый и большой, как клюв. Он похож на ворону, думает малыш, разглядывая посетителя, пока тот в ответ буравит его суровыми черными глазками. Внезапно он улыбается этому человеку... так странно. Он никогда не улыбался тем, другим. Улыбка выходит слабой и болезненной, но она словно что-то разбивает в этом жестком, неприветливом лице. Что-то мелькает в глазах... - Мне сказали, ты уже можешь принимать посетителей. Он силится сказать что-то длиннее, чем одно слово, но от волнения слова разбегаются врассыпную. И он говорит одними губами: - Да. - Рад, что тебе уже лучше. Человек подходит к нему и садится на стул рядом с кроватью. Его длинные белые пальцы наполовину скрыты рукавами, и он прячет их еще дальше, словно ему холодно. Малыш переводит взгляд на его лицо, внезапно замечая сеть шрамов над длинной черной бровью. - Говорят, тебя зовут Малыш. Он кивает. - Ты не хочешь больше знать свое прежнее имя? Малыш испуганно дергается. Спина напрягается, руки сжимаются в кулаки. Он устал от этих расспросов. Он плохо говорит, а когда волнуется, то и вовсе не в состоянии объяснить им всем, что... - Не надо. Не надо ничего объяснять, - тихий голос звучит так неожиданно тепло, что Малыш расслабляется. - Ты не должен. - Я не помню, - говорит малыш, надеясь, что эта фраза объяснит посетителю все...Но она, конечно, звучит ужасно глупо и ничего не объясняет. - Я знаю. Но однажды ты захочешь, чтобы кто-нибудь тебе рассказал.
И, лишь когда дверь за ним почти закрылась, малыш вспоминает самое главное: - Как... Как тебя зовут? - говорит он, силясь произнести слова громко, четко и правильно, но от волнения они выходят мятыми, тусклыми, скомканными. В первый миг он уверен, что человек в черном не услышал его. Но потом тот останавливается и оборачивается. - Северус, - говорит он.
Он никогда не говорит о том, каким малыш был раньше, не спрашивает, вспомнил ли он что-то, потому что малыш не вспоминает ничего. Не рассказывает ему о войне и победе, о боли и страхе, о безумной надежде, о муках, жертвах, и о том, как Гарри Поттер спас мир. Не задает вопросов вроде: вернулась ли твоя магия. Как ты себя чувствуешь. Тебе ведь уже легче, правда... И малыш благодарен ему. Он продолжает собирать слова, нанизывать их на ниточки фраз, продолжает свое существование в комнате с серыми шторами на окне... Однажды он просыпается среди ночи от странного шума, треска, всполохов разноцветного сияния за окном. В испуге, дрожа, принимается звать Рут...Она почти вбегает в комнату и наклоняется к нему. - Что там? - в его глазах мечется ужас. За окном слышны крики и треск, словно там что-то взрывают. Разноцветные блики дрожат и переливаются на стенах палаты. - Это... это... успокойся, малыш, это праздник. Фейерверк. Люди просто празднуют... Он смотрит на неё с недоверием, но уже немного успокоившись: - Что это за праздник? - Ну... сегодня день рождения у... Она спотыкается в середине фразы и её глаза, устремленные на малыша, становятся печальными. - У Гарри Поттера. Это праздник теперь, потому что он спас всех нас, и ... Он закрывает глаза, откинувшись на подушки. - И наверное, тебе следует знать... Что мы все благодарны и никогда не забудем,- её голос внезапно срывается. Малыш лежит молча, закрыв глаза, натянувшись как струнка. Она уходит, не дожидаясь ответа.
4. Ним В этот день его сердце бьется сильнее обычного. Кажется, оно готово выпрыгнуть из груди от нетерпения... Утро, завтрак, потом порция боли на закуску, но это все неважно... Он проживает эти незначительные события торопливо и кое-как, потому, что впереди его ждет... Они входят, улыбаясь. Он впервые сидит на кровати, сидит почти самостоятельно, лишь слегка поддерживаемый магией. Сегодня его вывезут на прогулку. Внутри него угнездился целый рой солнечных зайчиков. Они щекочут ему грудь... Рут взмахивает палочкой, и он оказывается в положении сидя, его ноги едва касаются пола, а сам он словно парит на невидимом кресле-каталке. Он плавно перемещается по комнате, в изумлении выставив перед собой тонкие, слабые руки... Он дотрагивается до серой шторы и медленно отодвигает её. Его глаза, отвыкшие от солнечного света, зажмуриваются, из-под век бегут слезы, но он счастлив... Его выносят в коридор и плавно проносят мимо других дверей... Как их здесь много... почти все закрыты, на некоторых есть окошки, другие - глухие... Потом какие-то помещения, где ходят и разговаривают люди в лимонно-желтых одеждах, потом еще одна дверь, она распахивается, и он охает от ужаса и восторга... Этот сад кажется райскими кущами, потому что он обрушивается прямо в его сердце: красками позднего лета, запахами трав, цветов и плодов, гомоном птиц и шелестом ветвей... Он поднимает слезящиеся глаза и видит то, что уже не надеялся: небо. Оно синее и глубокое, и где-то в глубине тает длинная белая полоса. Это самолет, - говорит он вслух. Его несут вдоль посыпанной песком дорожки, он судорожно сцепил руки на коленях, так, что костяшки пальцев побелели...Его грудь вздымается, ноздри трепещут, глаза широко распахнуты... Ему нужно время, чтобы начать просто дышать, просто смотреть, просто слушать, не падая в обморок от экстаза. Он ловит каждое прикосновение ветерка, и его тонкая бледная кожа отзывается на эти прикосновения едва ощутимым покалыванием... Все это время Рут, Мэгги и целитель рядом с ним, они наблюдают за его судорожным счастьем, готовясь, наверное, при необходимости тут же занести его обратно... Но он не даст им такой возможности... О нет... - Это мистер Снейп предложил, - говорит Рут. Целитель произносит с неудовольствием: - С моего разрешения, разумеется... Малыш не слушает их, он поглощен видом трепещущей листвы на огромном вязе, игрой солнечных бликов и теней, он заворожен и оглушен, и они оставляют его, наконец, в покое. Теперь он проводит в саду больше времени, чем в своей палате, и почти счастлив. Он учится видеть и слышать, этот убогий больничный сад становится для него местом отдохновения и почти религиозного любования. Каждая из кривых дорожек, каждое из деревьев, каждый куст шиповника и цветок бархатца становятся для него такими родными, близкими, что ему нет необходимости общаться с кем-то еще. Но однажды, на самом излете лета, его одиночество разбивается. Он увидел его еще издали, и подумывал, чтобы попросить Рут развернуть коляску. Но человек выглядел спящим, а значит, не мог ему помешать... Он направил коляску в его сторону, и увидел, что человек тоже в коляске. Невидимая, она окутывала его тело, поддерживая в полусидящем положении, так, что маленькие голые ступни едва касались травы. Человек выглядел больным и изможденным, его тощие лопатки натягивали ткань застиранной зеленой пижамы, голова склонилась на грудь, словно он дремал или обессилел. Длинные светлые волосы собраны сзади и перехвачены истертой тесемкой. Он заметил, что концы волос подстрижены неровно. Лицо тонкое, с высокими скулами,прямым носом, бледно-розовыми потрескавшимися губами. Сиреневатые веки обрамлены длинными, в полщеки, ресницами. Человек мог показаться даже красивым, если бы не странное ощущение обреченности и болезни, исходящее от него. Тонкие руки лежали на коленях, словно мертвые, пальцы полусогнуты, сухая кожа вся в цыпках... Малышу, впрочем, пришло вдруг в голову, что сам он выглядит не лучше... Человек вздрогнул и поднял голову. Он заметил малыша, и в его глазах мелькнул испуг. Его глаза были серыми и туманными, малыш никогда не видел таких странных светлых глаз…они походили на два осколка стекла или на два обрывка дождевого облака... - Привет, - пробормотал он, готовясь развернуться и покинуть сад. - Привет, - прошептал человек. Они некоторое время разглядывали друг друга... До боли точные копии: два тела в пижамах с печатями "Собственность госпиталя Св. Мунго", в невидимых магических колясках, оба босые, оба нелепо тощие... - Ты тоже гуляешь в этом саду, - сказал малыш скорее утвердительно. - Только вчера вывезли, - голос незнакомца был сухим и тихим, словно ему больно было говорить громче. - Я здесь почти каждый день...Здесь хорошо. Его собеседник кивнул. Он рассматривал его лицо с каким-то печальным выражением. Потом словно решился, бросил отрывисто, тихо: - Ты не можешь ходить... - Ты тоже. - Что с тобой произошло? Малыш помедлил с ответом. - Я... не помню. Он не хотел пересказывать ему все, что слышал от своих посетителей. Просто не хотел. - Я тоже, - был ответ, и почему-то он его успокоил. - Ты давно здесь, в больнице? Человек покачал головой, словно прогоняя какие-то горестные мысли. - Я... я не помню. Даже не знаю своего имени. Малыш вздрогнул. - Они зовут меня Ним. - Ним? Это и есть твое имя? - Нет. Это означает "белый"... Это из-за волос, - добавил он поспешно. Малыш кивнул. - А ты? Помнишь свое имя? - Нет. Человек опустил взгляд на свои покрытые цыпками руки. - Можешь звать меня малыш. Быстрый взгляд из-под ресниц. Словно ответ на пароль. Слабая улыбка, слабый румянец на высоких скулах... И малыш улыбнулся в ответ.
5. Двое Они встречаются в этом убогом больничном саду почти каждый день, и - странное дело - как ему не надоедают эти дорожки, вязы и бархатцы на клумбах, так не надоедает Ним. Ним из тех, с кем хорошо молчать, просто сидя рядом, разглядывая узор облаков на небе, или предзакатные краски, или то, как в кронах деревьев день ото дня становится все больше желтых бликов. Иногда малыш говорит ему что-нибудь вроде: - Посмотри, это самолет. В небе движется темная точка, оставляя за собой тонкий белый след. Ним не знает, что такое самолет. Он вообще не знает и половины всех слов, что уже вспомнил малыш, и малыш делится с ним этими сокровищами...Он объясняет свои слова как умеет, и часто бывает, что Ним только глядит на него своими глазищами, беспомощно и растерянно, и тогда малыш чувствует что-то странное: злость и стыд, и боль.... из-за чего? Он не знает. - Ты помнишь названия деревьев и трав? - Ну так… немного. Вот там, - жест в сторону кустов, - это акация. - Ака-ция…А я видел один раз дерево, которое шевелилось. - От ветра, должно быть. - Нет, стояло там, в коридоре, и шевелилось. Словно могло уползти. (со смехом): - Что же его держало? - Не знаю… Правда не знаю, не смейся, пожалуйста, малыш! - Ладно, прости. Это, наверное, выглядело смешно? - Не очень… - Странное тут место, правда? - Да. Они называют это магией. - Меня один раз просили взять салфетку с помощью магии… - Ну и как? - Ну как ты думаешь? Это просто глупо, в конце концов. - Угу… - А ты не пробовал? - Я? Нет… я тут вроде… чужого. - Да ведь я тоже. Тут все такое… странное. Иногда совсем непонятно. - Я иногда думаю, как они это делают. - И что? Есть идеи? - Были бы, я бы тебе сказал… - Ты помнишь, как попал сюда? - Нет… помню, я куда-то шел под дождем. Было холодно. - А откуда ты шел? - Не знаю…Потом помню, я упал и больше не мог идти. И потом - здесь. - Ясно…Ним…Тебе здесь нравится? - … - Ним? (тихо, почти неслышным шепотом): - Не знаю… я не помню других мест. - А мне неплохо. Тут есть сад. (быстрая, легкая улыбка): - И ты, малыш. - И ты, Ним… Ним никогда не обижается и не спорит. Иногда малыш шутит над ним, говорит, что его неровно обрезанные волосы похожи на крылья моли, но Ним только улыбается своей смущенной улыбкой и качает головой. В каждую встречу Ним кивает ему, чопорно и официально, высоко задрав подбородок, и только потом говорит свое обычное "Привет". Малыш смеется и говорит: - Ты похож на Северуса. Он начинает рассказывать, кто такой Северус, и кто еще приходит к нему, как вдруг обрывает себя на полуслове и видит тоскливо-изумленный взгляд Нима. - Что?- спрашивает малыш. Ним качает головой горестным и каким-то сиротским жестом. Губы у него слегка дрожат, словно он готов расплакаться. - Что? - повторяет малыш. - Ты... к тебе приходят? В голосе Нима столько тоски, что малыш теряется окончательно. - Но разве к тебе нет? Ним молчит, и малыш понимает ответ без слов. Он отворачивается и смотрит на неровно выстриженные кусты вдоль дорожки. Потом Ним вдруг произносит своим тихим дрожащим голоском: - Никто... И через минуту, еще тише, почти одними губами: - Никогда... Малыш слышит, как где-то кричат птицы, и внезапно обернувшись к Ниму, выпаливает: - Давай я буду приходить к тебе. Может, он и не хотел этого, но что сделано, то сделано, он обещал Ниму приходить, и намерен прийти. Ним говорит, что лежит в палате в левом крыле, что его палата - без окон, с дверью, обитой войлоком, и малыш представляет вдруг эту тесную комнатку, в которой Ним проводит почти все дни и ночи, без света, без звуков, без друзей... Ему становится страшно. Сам он тоже не богат друзьями, но у него есть горы сладостей, Рут, Мэгги, Северус и окно. На следующий день он приезжает в сад, держа на коленях увесистый пакет с шоколадными игрушками и конфетами. Ним сидит в конце дорожки, его голова низко наклонена, словно он дремлет. Но малыш подъезжает ближе и видит, что Ним склонился над книгой. Он водит пальцами по строкам и картинкам и шевелит губами, его лицо напряжено и задумчиво. - Ты умеешь читать? - спрашивает малыш, и Ним вздрагивает. По его лицу пробегает тень смущения. - Я... хочу научиться. - Я тоже хочу, - говорит малыш, - И научусь, вот увидишь. Ним показывает ему раскрытую книгу. - Это букварь. Называется букварь, здесь все буквы. - Ты вспоминал? - внезапно догадывается малыш. Ним кивает и переводит взгляд на пакет у малыша на коленях. - Возьми, - малыш спохватывается и неловко протягивает пакет. - Что это? - Так просто... я все равно не смогу все это съесть. Ним качает головой. - Возьми, - малыш начинает сердиться. - Это тебе. - Нет... - Почему? Ним смотрит на него, и взгляд из нежного, смущенного становится почти стальным: - Это... это не мне. Малыш злится и почти кричит. - Я принес это тебе, слышишь? Не возьмешь, я закину в кусты! Ним протягивает руку и нехотя берет пакет. Еле слышно бормочет: - Спасибо... Потом они сидят рядом и жуют почти безвкусный шоколад, и вафли, и мятные карамельки. Малыш замечает, что Ним ест сладости, прикрывая глаза от наслаждения, и губы у него блестят и становятся ярче. Словно все, чего ему не хватало для счастья - это плитки шоколада... Даже румянец проступает на высоких скулах, даже ресницы трепещут как-то по-особому. Похоже на то, как от полива раскрывается и оживает цветок... - Смотрю, ты любишь шоколад. ( смущенная быстрая улыбка): - Угу. - Я долго не мог вспомнить, как он называется…Произносил: кашалат. - Похоже на… - Кашалот? - Угу. Что-то вроде. Это такое животное, да? - Да. Знаешь, а я вчера видел женщину с кошачьими лапами вместо рук… (потрясенное молчание) - Это было… немного жутко. - Могу себе представить. Ты испугался? - Ну… вообще-то они объяснили, что это просто заклятие. - И что это такое? - Что? - Ну… это зак… заклятие? (озадаченно): - Ну… это вроде того, как они могут пожелать друг другу что-нибудь….знаешь, что-нибудь неприятное. И это сбывается. - Сбывается? Но как они потом… - Ну вот, некоторые после такого попадают сюда. - Может, со мной случилось такое же? - М-м-м… не знаю. - И с тобой? - Н-н-ну… они говорили что-то об этом…Война и все такое. - Война? Когда? С кем? - Ну тут у них, похоже, была война. Многих ранило, вроде меня… - Да? И ты ничего не помнишь с той войны? - Ты ведь тоже не помнишь. - Может, меня там не было? - Может, и не было. Спроси у них. - Я… я не могу… - Почему? - Не знаю… просто… мне кажется… я им… я им не очень нравлюсь. - Просто они все немного странные. - Да, я заметил… - Может, просто стоит привыкнуть… - Ты привык? - Я? - Да, ты. - Почему ты спросил? - Хочу знать… можно ли привыкнуть… - Я… я… я думаю, это немного трудно…Ним? - Да, малыш. - Тебе бывает страшно? - … - Ним. - Нет. - Нет? Совсем? Никогда? - А что? - Просто. - Просто что? - Просто захотел спросить. - Потому что тебе бывает? - Ну… не за себя. - А как? - Просто. Иногда кажется, будто мне все это снится. Этот госпиталь, сад, и та женщина с лапами кошки. Даже я сам… - Что - ты сам? - Как будто…я сам себе приснился. - Разве так бывает? - Ну… наверное, нет… - И поэтому страшно? - Н-нет… - А почему? - Ним, чего ты пристал! - Эй… гляди, бабочка! - Последняя в этом году… - Осенняя… - Ним, она летит прямо в небо! Разве они могут взлететь так высоко? - Но она же взлетает… - Эй, лети-лети-лети… - Лети отсюда, бабочка! - Улетай далеко-далеко! С этого дня малыш приносит ему сладости в каждую встречу, и Ним робко шепчет свое "Спасибо", и смотрит на него своими огромными глазами-озерами.
6. Кровь и шоколад Северус протягивает руку и берет книгу со столика. - "Магические истории и легенды. Вампиры", - читает он, и брови у него едва заметно приподнимаются. - Это принес...принесли мистер Уизли и мисс Грейнджер. - Тебе нравится? Малыш качает головой. Но у него нет выбора. Едва они узнали, что он учится читать заново, они приносят ему книги. Все книги рассказывают о магах и магии, и он читает их, покорно, одну за другой, потому что других просто нет. - Ты много прочел? Малыш снова качает головой. В книгах так много трудных слов. Он понимает далеко не все. Продвигается медленнее, чем ему хотелось бы. Некоторое время Северус смотрит на него, потом вдруг резко говорит: - Слышал, ты подружился с кем-то здесь, в госпитале. "Подружился"... ну, наверное, так оно и есть. - Да. Северус смотрит на него своими непроницаемыми глазами, и малышу становится не по себе. Что-то внутри требует, чтобы он сказал, и он с трудом произносит: - Я... мы... встречаемся... когда гуляем. В саду. Он тоже ничего не помнит. - О чем? - Обо всем. Даже не помнит своего имени. Его все называют Ним. Взгляд черных глаз буравит его. - Это значит - "белый". Из-за волос... Северус по-прежнему взирает на него в молчании. - Я приношу ему конфеты. Он любит. И еще мы говорим... Ну, обо всем. Он вспоминает слова. Я тоже. - Много вы уже вспомнили? - резко произносит Северус, и малыш вздрагивает. Он смотрит на человека в черном умоляющим взглядом. - Я... что-то делаю не так? Я не делаю ничего плохого... Северус встает. От его длинных одежд исходит сухой и терпкий запах: полынь и снег. Малышу даже нравится... иногда. - Простите, если я делаю что-то неправильно, - снова начинает малыш, глядя на худую фигуру, нависающую над ним, - Я не хотел...Просто я не понимаю... почти ничего не понимаю в этом... во всем, почти во всем...Я здесь как будто чужой, и я думаю, что он, что... Северус поворачивается к нему спиной, намереваясь уйти. Он всегда уходит внезапно, прощаясь только от дверей. - Ним понимает...- заканчивает малыш шепотом. Ветреный день в начале сентября, и тихий хрипловатый голос Нима, склонившегося над затрепанной старой книгой: Множество форм я сменил,
пока не обрел свободу
Небо пасмурное и низкое, облака, словно рваная мокрая вата, набухли и вот-вот прольются дождем. Малышу внезапно становится холодно, он зябко поводит плечами в теплом свитере. Ему хочется уйти из пустого сада, но другая часть его лихорадочно умоляет подождать. Эта часть все еще надеется. Ним не приходит и на следующий день, и малыш чувствует внезапную слабость, когда поворачивает коляску, чтобы вернуться в госпиталь. Где-то глубоко в сердце поселилась холодная тяжесть, такая невыносимая, что малыш хочет застонать... или заорать. Деревья обступают его, загораживая путь, увядшие цветы смотрят в лицо с немым злорадством...Сад словно смеется над ним, и он торопится прочь, не оглядываясь. Шоколадное драже и конфеты лежат нетронутыми на столике у кровати. - Что же ты не ешь, милый? - ласково спрашивает миссис Уизли, и малыш отворачивается, чтобы она не увидела, как дрожит его подбородок. - Ты такой худой, - осторожно говорит Рон, - Чтобы поправиться, тебе нужно есть. Гермиона смотрит на него с прежней смесью жалости и страха. В последнее время она молчит даже больше, чем Северус, словно понимая, что слова только мешают. Малыш берет из протянутой руки Рона конфету и послушно, как марионетка, кладет её в рот, чувствуя, что сквозь сладость шоколада к нему пробивается горечь собственных невыплаканных слез... В эту ночь ему снится Ним, он протягивает к нему руки, смотрит умоляюще своими странными серыми глазами и молчит...а потом из его глаз течет туман, и его глаза расплываются, тают, и Ним исчезает, словно растворившись в этом жутком тумане... Малыш просыпается с криком, застрявшим в горле. На третий день, не дождавшись Нима, малыш принимает решение. В левое крыло он проезжает легко, вот только куда двигаться дальше, не знает. Высокие сводчатые потолки длинных коридоров дышат сыростью и вечным сумраком. Здесь мрачнее, чем в его крыле, и малышу становится не по себе. - Простите, - окликает он медсестру, спешащую навстречу, - я ищу отделение номер десять и две четверти. Она смотрит удивленно, и он смущенно краснеет. - Зачем тебе туда? - Я... -он запинается, не зная, что ответить, чтобы получилось правильно. - Я ищу одного человека. Медсестра смотрит на него с подозрением. Потом кивает куда-то влево. - Проедешь по этому коридору и свернешь вправо.
Малыш останавливается около этой двери и протягивает руку. Ручка на двери поворачивается, но дверь не открывается. Он тянет её на себя, потом толкает. Бесполезно. Некоторое время он просто замирает, тупо глядя на неё, в замешательстве, в растерянности, в немом отчаянии. Потом поднимает руку и стучит. Стук, вначале робкий и тихий, превращается в барабанную дробь, его костяшки покраснели и болят, но он продолжает стучать так громко, что, кажется, эхо ударов отдается по всему левому крылу... Странное дело: еще пять минут назад он робел лишь только при мысли о том, что придется у кого-то спросить дорогу... Сейчас он колотит в дверь словно безумный, уже обеими руками, а потом начинает звать: - Ним! Ним! Ним, ты здесь? Это я, малыш, ты слышишь меня? Дверь молчит, поглощая удары худых кулаков, и малыш в отчаянии орет на весь коридор имя "Ним", повторяет его бесконечное число раз, словно в истерике... Краем глаза он замечает спешащих к нему медсестер и здорового парня в светло-зеленой мантии, они что-то говорят ему еще издалека, но его мозг настроен только на одну волну - на комнату Нима. Там по-прежнему тихо...Эта тишина разрывает ему сердце и мешает дышать, но он орет что есть мочи, а спешащие по коридору люди лишь раззадоривают его. Внезапно, сквозь град ударов по дереву, он слышит какие-то звуки внутри, в комнате...Какое-то шуршание, словно мыши скребутся по полу. - Ним? Ним? Это ты?! Нииииим? Ему кажется, или это и в самом деле так - он слышит тихие прерывистые вздохи, а потом еще более тихий, поглощенный деревом, срывающийся от страха или от боли голосок у самой двери: - Малыш? Малыш, пожалуйста, уходи... Он не собирается уходить. Из рассеченной костяшки на руке сочится кровь, но ему все равно. Он бьется в закрытую наглухо дверь с утроенной силой, когда, наконец, медсестры и санитар добираются до него. Кто-то хватает его за плечи, мягко, но с силой, удерживая, его коляска под магическим приказом перемещается прочь от двери, и малыш в отчаянии бьется, пытаясь остановить это движение...Он едва не падает из коляски, чьи-то руки удерживают его, не давая упасть, и чей-то голос говорит прямо над ухом успокаивающие и бессмысленные слова. Он не понимает. Он видит, как дверь распахивается наружу, и здоровенный санитар на мгновение загораживает ему комнату. Потом санитар делает шаг внутрь и малыш видит тощее тело, все словно состоящее из костей и выступов, в мятой серой пижаме, скорчившееся на полу у самого порога. Ноги Нима лежат как-то странно вывернутыми, беспомощно и неестественно, словно у тряпичной куклы. Верхняя часть туловища приподнята над полом, худые руки удерживают его, напряженные и трясущиеся, с длинными, отчетливо переплетенными вокруг сухих мускулов, венами... Ним поднимает голову и на мгновение его взгляд встречается с расширенными от возбуждения глазами малыша. Лицо у Нима бледное, землистое, тонкая верхняя губа обнажает зубы в подобии оскала или улыбки, а глаза совершенно безумны... в них плещутся, словно волны серого прибоя, ужас, изумление, боль, и... радость? облегчение? - Ты пришел, - хрипит Ним сорванным слабым голосом. Голос срывается, и конец фразы он произносит одними губами... Малыш снова делает рывок в его сторону, и снова мягкие, но сильные руки удерживают его. ... Что движет им, он не понимает, но ему невыносимо видеть эти трясущиеся руки, вывернутые безжизненные ноги, тонкие кости, торчащие сквозь серую ткань пижамы... Он начинает говорить какие-то глупости про прогулку в саду и шоколад, но его голос заглушает рычание санитара: - Ах ты сучонок, тварь! Кто тебе разрешал, а? Хорек несчастный, ты что, забыл, что тебе сказали? Куда ты полез, твою мать? Санитар осыпает лежащее у него в ногах существо такой отборной бранью, что половины слов малыш даже не понимает, а потом нога в лакированном ботинке поднимается и с каким-то неестественным глухим звуком врезается Ниму в живот...непрошенный звук, который свинцовой тяжестью приходит малышу в сознание... малыш не сразу соображает, откуда тот идет... Это звук поддающейся плоти или разрывов внутри, глухой и шлепающий одновременно, словно кто-то пинает сдутый кожаный мяч... Тонкие руки подгибаются, словно срубленные, Ним падает лицом в пол, платиновые волосы рассыпаются панцирем по шее и лопаткам, закрывают лицо. Одна рука вывернута, будто Ним пытается что-то поймать раскрытой вверх ладонью, длинные пальцы скрючены, как у мертвеца... Нога в лакированном ботинке ужасающе медленно освобождается из складок пижамы и начинает свой путь обратно, словно маятник, и малыш слышит свой собственный крик, а потом лакированный ботинок замирает в одной точке, чуть занесенный назад, и снова, набирая скорость, стремительно и безжалостно врезается в живую плоть, с тем же ухающим глухим звуком… Тело под ударом дергается, словно манекен, россыпь светлых волос взлетает и опадает, накрывая темные плиты пола… На этот раз удар приходится чуть выше, куда-то в грудь, и малышу кажется, что он слышит слабый треск, словно рвется одежда. А потом он ясно осознает, что это трещит сломанная кость, и он видит, как Ним поднимает от пола лицо, наполовину скрытое тонкой паутиной белых волос. Ним находит взглядом его глаза, его рот полуоткрыт в немом стоне, из носа и через нижнюю губу бегут струйки крови.... Малыш не может оторвать взгляда, ему так плохо и страшно, что он кричит снова, его тащат куда-то чужие руки, его коляска разворачивается в коридоре, и малыш вынужден развернуться почти всем корпусом, чтобы видеть лицо Нима... Ним поднимается на руках, кое-как, растопырив пальцы, хватаясь за порог, его лицо невероятно напряжено, из снежно-белого оно становится серым, словно пыль... он пытается спасаться, потемневший взгляд окаменел от боли, кровь чертит тонкие алые веточки на подбородке, заливает зубы, пропитывает ворот пижамы...Он пытается подтянуться на руках и уползти, укрыться от неумолимого лакированного ботинка, но тот настигает его, и следует третий удар - в подбородок, и на сей раз его опрокидывает на спину, ноги вывернуты совсем уж неестественным образом, впалая грудь судорожно вздымается в попытке дышать, и малыш слышит странные рваные хрипы, как будто у Нима в груди сломанный механизм, который вот-вот прекратит работу... Он снова кричит, что-то вроде "Пожалуйста, прекратите", а санитар не обращает на него никакого внимания. Он осыпает Нима ругательствами, но уже не бьет, наклоняется, подхватывает его под мышки и легко, словно куклу, волочет куда-то в глубь комнаты... Коляска малыша уже спешит по коридору прочь, и, как он ни оглядывается, не видит ничего, кроме стремительно удаляющейся распахнутой двери...
7. Враг Его привозят в палату, и Рут спешит навстречу…Малыш в полубреду: его глаза прикрыты так, что видны только белки глаз, рот раскрыт и скривился в хрипе, его бьет крупная, похожая на судороги, дрожь. - Это приступ, у него опять приступ, Мэгги, пожалуйста, позови целителей… - Помогите мне, я не могу его удержать… - Ступефай! - Аццио вода! Малыш спит, и видит сон, в котором кто-то говорит ему тихим, обманчиво спокойным голосом: - Это ты во всем виноват. - Нет, - говорит малыш этому голосу во сне, и его собственный начинает дрожать, - Это не я. - А кто же? - Это… это они… они просто думают, что… - Что он враг, Альбус. И… возможно, правильно считают. Малыш не сразу понимает, что очнулся. Что-то все еще бьется тяжелой болью в глубине груди, но он ощущает свое тело почти полностью, лежащим на кровати в прохладных простынях. Ему снился ужасный сон… - Все закончилось год назад, Северус. Все закончилось, и ты это знаешь, - говорит знакомый твердый голос над самым его ухом, веки малыша дергаются, но усилием воли он удерживается от того, чтобы открывать глаза. - Но Альбус, мы ничего не знаем о его намерениях. Мне не нравятся игры, в которые он играет с Поттером. Я знаю Малфоев достаточно, чтобы судить… - Но ты лично присутствовал на магической экспертизе. Ты поставил подпись под вердиктом…Северус… Малыш изо всех сил сдерживается, чтобы не шевелиться. Он должен выслушать, что будет сказано, и лучше пусть они считают, что он все еще спит или без сознания… - Да, Альбус. Я помню. И все же мне не нравится то, что здесь происходит. Достаточно с нас одного Поттера с его дурацкими … - Шшшш… - Дурацкими играми в амнезию. - Северус! - Он сделал это по своей воле, не так ли? - Да. - Кто может поручиться, что возвращение ему не под силу? - Он сделал это потому, что сам захотел. Его желание стало ключом к отказу от …скажем, от сущности Гарри…Ни Вольдеморт, ни магия, ни сила воли тут ни при чем. Ключ к смерти Гарри - он сам. - Ты говоришь о его смерти как о свершившемся факте. Я прав, Альбус? - У него были шансы вернуться, но… - Но сейчас он слишком далеко зашел. И не без помощи этого …нового приятеля, не так ли? - Северус, ты, очевидно, забываешь, что…это все еще ребенок. И я как директор его школы, обязан… - Да бросьте, Альбус. О чем вы говорите? Ребенок - пожиратель смерти? Ребенок - убийца? Ребенок, который лично накладывал "Круцио" на пленных? - По слухам… - Не все из них реальны. Но относительно Малфоя я ручаюсь. Некоторое время стоит тишина. Малыш готовится слегка приоткрыть глаза, чтобы увидеть, что происходит. Потом раздается тихий, успокаивающий голос: - Я помню, Северус. - Речь не обо мне. - Речь обо всех вас. О тех, кто погиб и о тех, кто выжил. И о тех, кто должен жить дальше. - Малфой тоже? - Приказ о его заключении в Азкабан еще не вышел. - Он выйдет? - Ты действительно хочешь этого? - Чего я должен еще хотеть? Оставим меня и …оставим все, что, видимо, вы со своим странным …избирательным… гуманизмом забыли. Случай с Поттером вам недостаточно доказал, что за партию разыгрывает Малфой? - Нет. Но я с удовольствием выслушаю тебя. - Это был спектакль. Умело рассчитанный на зрителя. И зритель не замедлил явиться… - Да брось Северус, это уже… - Флетчер утверждает, что Малфой никогда не пытался добраться до двери самостоятельно. Он не может ходить… или умело притворяется, что не может. На сей раз добрался до двери без посторонней помощи. - Флетчер…ммм… погоди-ка, это тот санитар, что начал избивать мальчика на глазах у Гарри? - … - То, что Малфоя избивали, ты, наверное, не станешь отрицать? Ты сам накладывал заклятие, чтобы срастить ему челюсть. - Не хочу показаться жестоким, Альбус, но если бы я знал, что ты обернешь это против моих аргументов, я бы раздробил паршивцу челюсть еще на тысячу осколков. - Перестань. - Что касается Флетчера, то у него есть причины так себя вести. Вся его семья погибла при налете пожирателей. Сам он… Женский голос, холодный, строгий: - Мы знаем, что Флетчер прошел через войну. Это никому не дает права избивать беспомощного ребенка. - Этот ребенок - наш враг, Минерва. - Бывший, Северус, бывший… или для тебя война еще не закончилась? - А вот об этом следует подумать еще раз… И снова этот голос прямо у него над головой: - Ах Северус, прекратим это. Вряд ли мы когда-нибудь услышим от Малфоя что-нибудь более связное, чем просьбу о шоколаде. И…Неужели мы превратимся в подобных его отцу? - Альбус, для всех будет лучше, если вы подпишете приказ о его переводе в Азкабан. - О Мерлин, и это говоришь ты, защита слизеринцев? - Я настаиваю. - Твои пожелания могли быть учтены…при иных обстоятельствах. - О да. Если бы щенок не приполз к вам с переломанными ногами и со съехавшей крышей? Или если бы он не прекращал своих странных танцев даже в госпитале? Что еще нужно, чтобы заставить нас всех не носиться с ним как с писаной торбой? - У тебя развивается паранойя, Северус. - Про вас говорили то же самое каких-то два года назад… Он лежит, задержав дыхание от волнения. Больше всего на свете он хочет открыть глаза и спросить у того, кто знает правду, враг ли ему Ним… Что-то сжимается в груди, и малыш чувствует такую огромную печаль, что, кажется, весь мир вместился в этом тугом мгновении … Враг. Он больше не приходит в его сны, и не плачет своим странным беззвучным плачем, струящимся из самых глаз. Малыша выводят на прогулки, но в саду пусто, лишь на дальней дорожке гуляют какие-то дети. Их смех и крики разрывают тишину, и с ветвей слетают один за другим желтые листья. Малыш смотрит на осеннее умирание отрешенным взглядом, в котором больше покорности, чем печали, и больше безумия, чем тоски. Иногда до него долетают голоса, говорящие о нем за его спиной. Как ни странно, он чувствует полное равнодушие, когда они говорят о нем. - Ему становится хуже… - Это просто последствия потрясения. Он поправится. - Он стал замкнутым… - Ах, будь проклят этот чертов блондин… Будь проклят этот блондин. Ему не хочется думать об этом, потому что при мысли о Ниме всплывает картина скорчившегося на полу тела, кровавые мазки на подбородке и широко раскрытые от боли глаза…Ему не хочется, чтобы его утешали или жалели… В середине октября ему становится явно хуже. Он засыпает легко, словно проваливаясь в сон за считанные секунды, и не просыпается несколько суток подряд. Кто-то трясет его за плечо, он неохотно разлепляет глаза и видит склоненное над ним лицо… Рон. Мистер Уизли. - Пожалуйста, - говорит он, - пожалуйста, вернись, не уходи от нас! Он слышит голос, который вторит мистеру Уизли, в этом женском голосе стоят слезы: - Пожалуйста…Гарри. Гарри… Осколок прошлой жизни. Мальчик, который спас мир. Мальчик, который был врагом другому мальчику. Они расстались в той жизни, чтобы встретиться в этой. Они были врагами, и должны
оставаться ими. Он засыпает вновь, словно втянутый в глубокую воронку, и этот сон без сновидений, без мыслей, без тоски - лучший подарок из всех, что малыш когда-либо мог получить…
8. Признания Свет, что манит к себе. Свет, застрявший в листве огромной березы, свет, что брызжет на белоснежную кору тысячами солнечных пятен. Свет, что живет на дне странных серых глаз. Свет, что живет в тонких пальцах, что пробивается из-под кожи, что сочится из каждой поры. Свет, что пьет белизну тонких длинных прядей волос, свет, что целует запекшиеся темные губы… Малыш открывает глаза. Свет. Он видел свет. В комнате светло, похоже на раннее утро. Он ощущает странную решимость. Он говорит себе: да. Говорит себе: да, пора. Говорит себе: давай, малыш. Говорит себе: …… Он откидывает край простыни и старается не смотреть слишком внимательно на свои ноги, тощие и бледные, с безжизненно застывшими пальцами. Он делает усилие, поднимаясь на локтях. Потом еще одно - выпрямляя руки. И еще одно - выпрямляя и разворачивая корпус. И еще одно… чудовищное усилие, взорвавшееся болью - вначале в крестце, а потом в животе, груди, горле и голове… Он встает. Идти он не может, он и не пытается. Он стоит на своих ослабевших ногах, широко раскинув руки, неловко наклонясь к постели. Но он смог встать… И, несмотря на боль в груди и в висках, несмотря на то, что ног он почти не ощущает, он разражается хриплыми, торжествующими, рваными звуками. На его нервный смех вбегают Рут, следом - старик в голубой мантии, расшитой золотыми звездами, и Северус. На всех трех лицах написано такое изумление, что новый приступ скручивает малыша чуть ли не пополам. Он хватается за край кровати, чтобы не упасть, но рука соскальзывает, тянет за собой простыни, и малыш с глухим стуком падает навзничь. Его хохот не смолкает ни на минуту, становясь все более истерическим и хриплым. Рут наклоняется над ним, зажав ладонью рот, её лицо так бледно, что веснушки кажутся серыми… Он хватает её за рукав и шепчет восторженным, срывающимся от волнения голосом: - Посмотри, Рут! Я могу ходить! Я могу ходить! Она вдруг отрывает ладонь от губ и плачет… Малыш запомнил тот день именно таким. Ему снился свет, потом он впервые попытался встать, потом он упал, и Рут заплакала. Вечером того же дня он сам попросил, чтобы к нему пришли. Вошли трое: Северус, строгая женщина в очках и с тугим узлом на затылке и старик в ярко-голубой мантии. Они обступили его кровать, и на их лицах застыло такое выражение, словно малыш собирался произнести какую-то невероятно важную речь. Он смутился, румянец залил щеки, и, заметив в глазах у высокой дамы неприкрытое умиление, поспешно одернул себя, заговорил быстро и путая слова: - Я прошу вас рассказать мне про Нима…Я хочу, чтобы вы рассказали мне о нем, я хочу знать, где он, что с ним, и я хочу прийти к нему, и пусть никто больше не мешает нам. - Но Гарри… малыш, - быстро поправляется высокая дама, и её лицо становится растерянным, - мы все знаем, что ты пережил, и нам кажется… - Я просто хочу видеть Нима и хочу, чтобы он.. Чтобы мы… Мы с ним должны будем поговорить…Это касается его. Это касается меня.
Вновь длинный промозглый коридор отделения 10 и 2/4. Дверь в комнату открыта, и малыш видит теперь больше, чем успел в прошлый раз. Темные стены, каменный пол, простая железная кровать с нечистой простыней. Тусклый свет желтых светильников. Запах каких-то трав и страха. Сырость. Около кровати - древнее инвалидное кресло. Ним лежит под простыней, очертания его тела до ужаса тонкие, словно у скелета. Тонкие руки поверх серой ткани кажутся мертвыми. Бледное лицо с заострившимися чертами, темные впадины глаз, неестественно длинные ресницы слегка вздрагивают на обтянутых кожей скулах. Маленькие губы запеклись, будто Ним в лихорадке. Лицо в окружении длинных светлых прядей, словно в нимбе. - Пожалуйста, дайте нам поговорить, - малыш нервно облизывает губы, его слегка трясет. - Пожалуйста, - повторяет он, но никто не уходит. - Это ради твоей безопасности, - говорит старик. - Мы должны быть с тобой, - мягко добавляет высокая дама. Северус молчит. Малыш перехватывает взгляд черных глаз, брошенный на тело на кровати. Боль? Презрение? Ненависть? - Ним, - говорит малыш. Лицо в короне светлых волос не шевелится. - Он что, спит? - малыш поворачивается к остальным. - Он…- высокая дама сглатывает. - Он, видишь ли… Твой друг болен. - Что с ним? Почему вы не сказали … мне? Что с ним? Малыша захлестывает тугая волна паники. - Тссс, - говорит старик. Он подходит к кровати и осторожно дотрагивается до тонкого запястья. Точно так, как когда-то дотрагивался до руки безымянного юноши, что избрал своим именем слово "малыш". Лицо Нима меняется. Ресницы трепещут несколько секунд, а потом он открывает глаза. Взгляд серых глаз удивительно прозрачен. Он разлепляет губы и шепчет: - Малыш…Ты вернулся… Слабая улыбка. Малыш подается вперед. - Ним! Ним, я скучал… - А что…что здесь происходит? Ним обводит взглядом всех по очереди, не задерживаясь ни на ком, даже на полном презрения… брезгливости? лице Северуса. Ним выглядит абсолютно потерянным и в то же время удивительно… ясным. - Нам нужно поговорить, - малыш нервно сжимает кулаки. - Да, но… - Ты не помнишь, что произошло? - Когда? - Я приходил к тебе, и ты… он… стал бить тебя. У тебя была кровь. - Помню. - А… ты помнишь, почему? - Я не очень ему нравлюсь…он иногда … бывает…зол. - Бьет тебя? - … - Просто так? За что? - Я…не знаю. - Ты помнишь, как попал сюда? - Я же рассказывал тебе… я… - Да, я помню. Но мне нужно услышать это еще раз. - Здесь? Сейчас? - Да. Множество форм я сменил,
пока не обрел свободу
- Потому что я … потому что мы с тобой… Холодный, гладкий, как шелк, и разящий, как кнут, голос: - Потому что в прошлой своей жизни вы были врагом мистера Поттера, мистер Малфой, не так ли? Я был книгой и буквой заглавною
в этой книге; - Вы… кто вы такой? - Вопрос в том, кто Вы такой, мистер Малфой. - Я…не помню… - Вопрос ведь не в том, что вы помните или не помните. А в том, кто Вы. Малыш наконец срывается: - Перестаньте. Пожалуйста! Северус, не надо…Скажите же ему кто-нибудь! - Перестать? Охотно. Как только мистер Малфой… "Ним"… продемонстрирует нам свои истинные намерения… - Что… о чем это вы? - Я могу проделать пару опытов и вытащить из вас признания, Малфой, но не надо заставлять меня… - Довольно! Северус, прекрати. Ним дрожит, словно в лихорадке. Его зрачки расширены от ужаса. Северус нависает над ним всей своей темной фигурой, и юноша вжимается в подушку. Его трясущиеся руки вцепились в простыни. - Не надо, - бормочет он, и слова срываются с губ полувздохами-полустонами, - Пожалуйста, не надо больше… Внезапно он зажмуривается, и малыш понимает смысл его страха. Он боится боли. Он боится этих людей, потому что они уже были здесь, и причиняли ему боль. Из-под зажмуренных век скатывается слезинка. Она бежит по высокой скуле, оставляя тонкий влажный след, и что-то в малыше опять ломается. Свет. Я простирался мостом над
течением рек могучих; Он вскакивает с кресла и неуклюже хватается за спинку кровати, и бросается на темную фигуру с кулаками… Его оттаскивают и он, обессилев, повисает на поручнях своего кресла, его грудь тяжело вздымается… Северус отшатнулся, когда малыш кинулся к нему, но теперь стоит рядом, удивительно прямо, и его губы сжаты так, что их почти не видно. - Малыш, - вдруг говорит Ним. Все лица обращаются к нему, и малыш впивается взглядом в измученное лицо. - Я… я просто… я люблю тебя. Пожалуйста, прости… - Что? - начинает дама в очках высоким от изумления голосом, но старик предостерегающе качает головой. Лицо Северуса потемнело. Лицо малыша… он не помнит, впрочем, что с ним было потом. Он смотрел на Нима, как будто только что проснулся. Вдруг все встало на свои места, и мир перестал ему сниться. Он видел худые серые руки и лицо, полоску кожи на груди, испещренную множеством мелких шрамов, и обтянутые кожей скулы, и спутанные пряди грязных белых волос… Видел все это, словно впервые, и ощущал невероятное, огромное, как мир, неприличное и пылающее, словно солнце, счастье…
9. Без магии Он учится ходить заново, и, несмотря на боль и падения, несмотря на то, что теперь синяки не покидают его рук и коленей, он проходит каждый день все больше и больше. Северус смотрит, как он осторожно вышагивает на костылях от кровати к дверям. - Северус, гляди! - говорит малыш, и отпускает костыли. Они падают со стуком, и малыш валится за ними следом, но его лицо сияет от восторга. Невидимая сила поднимает его, и удерживает, и малыш крутит головой: - Не надо, не держи меня! - Иначе ты сломаешь себе шею, глупый мальчишка… - Нет! Я могу, вот увидите… И они видят. Рут, Рон, и Гермиона, и миссис Уизли стоят на крыльце, глядя, как малыш неуверенно и осторожно вышагивает по садовой дорожке. На нем клетчатое пальто, старые джинсы Рона, ботинки, шея замотана пестрым желто-красным шарфом. Он выглядит ужасно забавно с растопыренными в стороны руками. - Браво! - кричит Гермиона. - Молодец, малыш! - это Рут. Она смеется, выдыхая облачка пара. - Давай, давай, Гарри!- орет Рон, а миссис Уизли утирает слезы краем своей перчатки. Внезапно он спотыкается и валится на подмерзшую траву, неуклюже, комично взмахивая руками. Они бегут к нему, но он переворачивается на спину, лежит словно жук, и его лицо, подставленное холодному октябрьскому небу, на миг становится лицом того мальчика, которого-помнят-они-все. Миссис Уизли замирает на месте, в её сердце словно что-то переворачивается, когда она видит это лицо, и широко распахнутые зеленые глаза… Он учится всему, что когда-то было недоступно. Пройти по коридору. Самому одеть брюки и ботинки. Самому думать. Самому решать… самому выбрать. Он проходит в левое крыло, но сейчас его путь лежит не в отделение 10 и 2/4, а в другую комнату. Здесь солнечно, свет льется из высоких окон, и на кровати лежит та же худосочная фигурка с копной светлых, неровно обрезанных волос. Ним поворачивает лицо к двери и улыбается. Улыбка, как и другие движения, пока даются ему с трудом. Он долго болел с того дня, когда малыш пришел к нему в сопровождении Дамбльдора, Минервы и Северуса. Ним идет на поправку, но так…пугающе медленно. Иногда периоды хорошего самочувствия сменяются долгими днями мучительных стонов и криков, и малыш гладит его лицо, покрытое холодным потом, и берет в свою руку тонкие пальцы, чтобы хоть как-то облегчить боль. Он приносит ему книги и шоколад. Книги Ним прочитывает быстро, а шоколад почти не ест. Что-то произошло в нем, тогда или раньше, он только смотрит на волшебные шоколадки, и не произносит ни слова, но в глазах стоит… что-то вроде боли. Или страха. Или печали. Малыш вывозит его на прогулки. Старое инвалидное кресло, неподвластное никакой магии. Скрип истертой кожи сиденья. Ним укутан в пальто и шарф, его худое лицо торчит из-под нескольких слоев шерстяной материи, кончик носа слегка розовый от мороза. Малыш берет его руку в перчатке, которая великовата для тонких пальцев. Рука слегка дрожит. Над ними медленно летят снежинки. - Первый снег, -говорит Ним. - Тебе нравится снег? - Не очень…Хотя… почему бы и нет. - Мне кажется, это похоже на зимних бабочек. - Зимние бабочки? Ну и фантазия у тебя. Ним поднимает лицо к небу. - Ты скоро уедешь отсюда, правда? - М-м… с чего ты взял? - Ну… тебе уже лучше. Ты можешь ходить. - Могу. - Я тоже смогу когда-нибудь, как ты думаешь? - Сможешь. - Правда? - Я уверен. - Иногда я думаю, что уже нет. - Глупости. - А…куда ты пойдешь, когда выйдешь отсюда? - Н…не знаю… - Ты не думал об этом? - Я думал, но… все так неопределенно. - Ты снова учишься магии? - У меня вообще-то плохо получается. - Ты научишься. - Мне кажется, что уже нет. - Жалеешь об этом? - С чего бы? - Это то, что умеют они все. - Ты ведь не жалеешь. - Я? Да ведь я не такой. - Ну и я не такой. - Они все любят тебя. Говорят, ты спас их мир. - М-м-м…Ну да. Говорят. - От таких, как я. - Звучит глупо… - Но они… - Слушай, я знаю, что они говорят…Мы больше не враги. Это, наверное, понятно. - Я рад, что мы не враги… - Ну так что ж тогда. - Малыш… - Да? - Мне будет тебя не хватать. - О чем ты? - О том, что будет, когда ты уйдешь. - Я еще никуда не ухожу… - И все-таки я буду скучать. - Ты поправишься. Будешь ходить, и все такое…А потом… - Что потом? - Ну… потом может произойти что-то, что изменит тебя. Ты снова станешь волшебником. - Даже если бы захотел, я бы не смог. Говорят, мне запрещено заниматься магией. - Это они тебе сказали? - Да. Снег ложится на отвороты пальто, мягкий и нежный, словно благословляя. - Слушай… но ведь можно жить без магии. - О да. Я полагаю, вполне. - Где-то есть мир баз магии. - Я верю. - Хотел бы я на него взглянуть. - И я. - И ты? - Ну конечно… Ним поворачивает к нему лицо и поднимает глаза. Его ресницы оттеняют странный блеск в глазах, щеки покрыты румянцем. Он улыбается кроткой и беспомощной улыбкой: не бросай меня. Малыш смотрит ему в лицо и ему кажется, будто земля уплывает из-под ног… Он наклоняется, стаскивает зубами перчатку со своей руки и медленно проводит рукой по щеке Нима. Подушечки пальцев слегка покалывает от открывшейся внезапной и безграничной нежности тонкой кожи, от ужаса и счастья. Ним закрывает глаза, словно опускаются шторы на окнах: медленно, торжественно и неохотно. Малыш видит, как слегка подрагивают ресницы, такие длинные, серебристо-коричневые, темные у концов и чуть светлее - у корней. Веки с просвечивающими голубыми жилками тоже вздрагивают, когда он проводит пальцами по щеке и вниз - к уголку губ…Малыш видит точеное крыло носа, прозрачную кожицу под ним, сквозь которую видна тонкая сеть капилляров, видит и ощущает под пальцем тугую и алую плоть нижней губы…Это лицо, доверчиво приникшее к его ладони, эти снежинки, бесцеремонно летящие между ними и тающие в их дыхании, этот момент вечности, этот миг, этот день, этот сад, этот мир сводят его с ума… Он наклоняется ближе, слегка оттягивает большим пальцем нижнюю губу Нима, будто освобождает себе путь, и накрывает своими губами сладкую теплую мякоть… Они мягкие и покорные, словно созданные кем-то специально для того, чтоб раздвинуть их и овладевать. Нижняя, чуть припухшая, оказывается в тисках губ малыша, и он целует её, прикусывая, словно ставит свои метки…Ему хочется пометить всего Нима: написать на нем "это мое", и не отдавать больше никому… Животное, горячечное, невыносимое желание. Снег все летит над ними, осыпая черные, как смоль, волосы малыша и белые - Нима, послушно свидетельствуя о поцелуе, который длится, длится и длится, пока губы малыша терзают рот Нима, а губы Нима принимают грубые укусы и толчки с детским, каким-то отстраненным смирением. Его теплый язык оказывается один на один с языком малыша, и мечется в тесном плену, пока не сдается…Их губы сомкнуты плотно, словно створки раковины какого-то диковинного моллюска, языки сплетены и бьются друг о друга, переплетаясь и расплетаясь, словно слепые морские полипы… их слюна перемешалась, сладковатая - у Нима, терпкая - у малыша, их дыхания сбиты… Руки Нима вцепились малышу в плечи, отталкивая, руки малыша сжимают лицо Нима, удерживая… А снег все осыпает их поцелуй, все летит с небес, на сад больницы Св. Мунго, на застывшие во тьме деревья, на дорожки, на голые кусты, на старые пальто и шарфы…
10. Exodus - Я вернусь и все будет хорошо. - Вернешься? Серые глаза. Смесь доверия и недоверия, словно просят и пытают. - Да. Он отводит взгляд. Он думает, что вернуться сюда, скорее всего, он не сможет, но серебристые глаза не должны видеть сомнений. Он берет его руку и слегка сжимает. Тонкие пальцы холодные. Сегодня ему кажется, что Ним бледнее обычного. Ним… Человек без имени, без
прошлого… Это слово произнес Дамбльдор, и он поверил. Его не учат ходить, потому что надежды больше нет. Ему не приносят сладости и книги, потому что… Просто потому что он - это он. Его оставят здесь как напоминание о войне и как немой укор тем, кто втянул в неё своих детей… Старое инвалидное кресло, больничная овсянка и жидкий чай, светло-зеленая застиранная пижама и ботинки, принесенные с благотворительных собраний. Кое-как обрезанные пряди светлых волос. Бледная кожа, натянутая на тонкие птичьи кости. Криво сросшиеся колени. Запах зелий и пыли. Покорный, тихий, усталый. Голубые прожилки вен на руках. Одинокий, больной, измученный. Дорожки больничного сада: лето, осень, зима, весна. Каждый день несколько ярдов под сенью старых вязов. Медленное умирание. Он целовал эти губы, и они доверились ему… Он сжимал это лицо в свои ладонях, и они до сих пор помнят немую, нереальную нежность кожи… Он смотрел в эти глаза, и они кричали … я люблю тебя… Но каждому свое, не так ли? А ему нужно идти вперед. Он сильный, он выжил. Он спас этот мир от таких, как … от кого?… Он не помнит ответа. Но ему нужно идти вперед… Жить, наслаждаясь. Он научился ходить и выучил все законы жизни… жизни без магии… Он стал самим собой, за исключением имени, и его благословляют на уход. Он может гордиться собой. У него столько всего впереди… Главное, не смотреть сейчас в тонкое лицо, освещенное светом потерянных серых глаз… Ним удерживает его руку в своей: - Малыш… Он просит, и просьба выходит почти униженной…Она ранит сильнее тысячи слов. Он осторожно высвобождает свои пальцы. За дверью его уже ждут…Северус, Гермиона, Рон, Дамбльдор… Прощаться всегда будет тяжело, почему же он начал с Нима? - Прости, мне уже пора идти. - Малыш, - снова эта просьба, и тягучее горькое страдание в голосе, и взгляд, что мечется по его лицу, цепляясь за малейшую надежду. - Я вернусь, увидишь… Пожалуйста, поправляйся. Серые глаза наполняются влагой, как два озерца. Туман… Он тек из этих глаз, и растворял все вокруг… Ему и вправду лучше уйти. Но Ним удерживает слезы. Короткий рваный всхлип. Мгновение: дрожащие губы, гримаса боли. - Мне… мне принесли подарок. - Подарок? Вот так новость. От кого? - Не знаю… может, кто-то здесь, в госпитале решил… Испытующий взгляд. Малыш не передавал ему подарок. И, в любом случае, отдал бы ему сам... Получилось глупо, но он решительно качает головой: - Это не я. Надежда медленно тает на лице Нима. Он берет со столика жестяную коробку. На картинках веселятся засахаренные тритоны и шоколадные лягушки. - Интересно, от кого это? - говорит малыш, и ему вдруг становится мучительно стыдно, что подарок, эта жалкая коробка сластей - не от него.... Стыд затопляет комнату и не дает ему дышать. Ним с отстраненным видом открывает крышку и откладывает её в сторону. Последнее, что замечает малыш - что-то черное, маленькое и свернутое, словно клубок ниток прямо на белой бумаге под крышкой… Мгновение. Потом тишину разрывает тихий вскрик или, скорее, всхлип. Малыш в оцепенении видит, как черный недлинный шнурок, извиваясь, шлепается на грудь Ниму и скользит куда-то вниз по простыне…В тот же миг на нижней губе у Нима зацветают две алые ранки. Они распухают мгновенно, распространяя по коже вокруг рта синюшную бледность…Ним медленно, тихо сползает по подушке, как-то накренившись, боком… Зрачки так же медленно закатываются под веки, и, как ни странно, вид белков, полуприкрытых веками, наконец выводит малыша из ступора. Он срывается с места и одним сильным движением смахивает мерзкий черный клубок с постели. Тот шлепается о стену с сухим звуком, и пытается уползти, но у самой двери малыш настигает его, придавливает ботинком, прижимает крепко, что-то хрустит у него в коленной чашечке… И он давит, давит, давит, топчет что-то, в неистовой ярости, с внезапной силой, вжимает ногу в эту сухую дрянь, пока не чувствует, что ломает её, продавив почти до пола. Он оборачивается к Ниму и видит бледную синеву запрокинутого лица… И кричит … кричит что есть силы, так, что в комнату вбегают Рон, Гермиона, Северус, Дамбльдор… Они бросаются к нему, но он показывает на Нима, все еще не решаясь сдвинуть ногу с черного шнурка… Первым, кажется, все понимает Северус. Его лицо ничего не выражает, но малыш знает, что это может скрывать только очень сильные чувства. Страх? Ненависть? …Что? - Помогите ему! - говорит он, и это звучит не как просьба, но как приказ… Северус наклоняется к безжизненному телу. Его черная спина загораживает от малыша лицо Нима, ему видны только раскрытая кверху ладонь и тонкая лодыжка, торчащая из-под простыни. - Гарри, - тихо говорит Гермиона. - Гарри, отойди…Я уберу это… Она вынимает свою палочку и малыш нехотя отводит ногу с тела змеи. Похоже, он и вправду переломил его. Но тело еще дергается в мучительной агонии. Гермиона направляет палочку на змею, и та замирает. С помощью палочки она поднимает змею и осторожно укладывает в появившуюся в воздухе стеклянную банку, закрывает крышкой. Дамбльдор берет у неё банку. - Она мертва, - говорит он. - Кто-то прислал ему подарок. Коробку с печеньем, и… - начинает малыш, а Рон поднимает с пола жестяную банку. Она пустая, тритоны и лягушки рассыпаны по полу. Гермиона направляет на них палочку, и они исчезают один за одним…Белая папиросная бумага валяется на краю кровати, и Рон приподнимает её осторожно, словно боясь второго нападения змеи. Он смотрит на бумагу некоторое время, а потом его брови ползут вверх от изумления и гнева. Он молча передает бумагу Дамбльдору. Гермиона и малыш видят, как на белой бумаге проступают зеленые буквы, написанные красивым четким почерком: "Пусть смерть найдет предателя. Пусть подыхает долго и мучительно, как того заслужил. Пусть остальные помнят о Темном Лорде". Бумага слегка колышется в руке у Дамбльдора. Некоторое время он смотрит на неё, а потом сминает резким движением. - Это… это…- бормочет Рон так ошеломленно, что у малыша сводит от испуга живот. Впервые за эти безумные минуты он пугается по-настоящему. - Это означает, что Драко оправдан, - говорит Дамбльдор спокойно и тихо. - Похоже, что будет оправдан…посмертно, - еще тише говорит Гермиона, и малышу внезапно хочется ударить её. Ему страшно смотреть на то, что происходит сейчас на кровати, где Северус склонился над телом Нима. Страх сковывает ему ноги, руки, горло, спину… Страх. Ним мертв. Все закончено… Ним погиб. - Он еще жив, - бросает Северус из-за спины раздраженно, - И мне нужна ваша помощь! Уизли, Грейнджер, помогите же мне. Он отходит от кровати и малыш видит, как они втроем приподнимают тело Нима на невидимых магических нитях. Руки повисают, раскинутые в стороны, голова слегка запрокидывается. Ним похож на распятого, только горизонтально. Его губы опухли, пижама расстегнута на груди, обнажая бледную худую грудь и торчащие ребра. Северус что-то бормочет, пока Гемиона и Рон поднимают тело выше. Малыш видит, как мучительно ходят ребра Нима, словно ему нечем дышать, как дергается горло, пытаясь поймать остатки воздуха, из-под распухших губ со свистом вырываются какие-то обрывки вдохов и выходов. Дамбльдор тоже что-то бормочет, он берет руку Нима и сжимает её, потом снова наступает черед Северуса… Они сменяют друг друга в течение нескольких часов. Гермиона приносит котел, колбы, какие-то весы, гирьки и множество склянок…Рон разжигает огонь и Северус что-то кладет в него, отмеряя пропорции на маленьких золотых весах, по комнате расползается запах тлеющих листьев… Тело Нима все еще распростерто над кроватью, худые ноги свисают в нелепой позе, руки болтаются, как плети. Пижамную куртку с него сняли, и теперь голое тощее тело с ходящими ходуном ребрами выставлено на всеобщее обозрение, словно последнее свидетельство предсмертной муки. Усталое лицо Северуса над котлом… Гермиона, вытирающая пот со лба быстрым движением… Рон, осторожно приподнимающий голову Нима, чтобы Дамбльдор что-то влил ему в рот, какую-то прозрачную жидкость… Волосы Нима свисают вниз, как белоснежный занавес. - Он… о сэр, он уходит? - робкий голос Гермионы. - Еще нет, - говорит Дамбльдор, и малыш видит, как у него перед глазами это слово: еще расплывается алыми и зелеными буквами… Он скорчился в углу, незаметный и ненужный, обхватив руками колени. Он следит за их действиями круглыми от ужаса, красными от усталости глазами… Будь его воля, он отобрал бы у них Нима, и унес бы его, и укутал бы, прижал к себе и не отдавал, как волчица не отдает волчонка…странное, животное желание. Неправильное. Мучительное. Спустя пару часов Ним кричит. Боль, проникшая в тело с укусом змеи, разрывает его на части. Он кричит и кричит, пока внезапно не захлебывается, а потом крик превращается в хрип… Вокруг Нима смыкается тишина, и малыш видит лишь, как открывается в беззвучном крике распухший рот. Во всем виноват он.
Странные мысли, зачем они сейчас? Кто-то подходит к нему, осторожно трясет за плечо. - Гарри? Малыш? Он поднимает глаза. Гермиона. - Может, ты отдохнешь? Приляжешь? Он медленно качает головой. - Послушай, зелье будет вариться до утра. Здесь будем все мы, и целители… нужно отдохнуть. Он снова качает головой. Ноги у него затекли. Голова тяжелая, словно налита свинцом. Но он не уйдет. Больше - нет. Никогда. Утром он видит Северуса, его руки слегка дрожат от напряжения и усталости. Он что-то говорит над котлом. Ним все еще жив, но лица Рона и Гермионы слишком усталые, а в глазах так мало надежды. - Зелье варилось слишком долго, - говорит кто-то тихо. Прозрачная янтарная жидкость течет из бокала, который Северус подносит к губам Нима. Малыш смотрит, как судорожно дергается кадык на тощей шее, как струйка жидкости сбегает из уголка рта, и как измученное тело Нима замирает на точке тишины и покоя. Он слышит, как кровь стучит у него в висках… Потом Дамбльдор берет руку Нима и снова произносит череду своих заклятий. Гермиона подносит ладонь к губам. Рон отворачивается. Северус зло и устало склоняется к самому лицу Нима. - Дыши! - приказывает он охрипшим голосом. - Дыши, маленький ублюдок! Когда глаза Нима открываются, малыш сползает на пол. Он слишком устал, чтобы желать чего-то. И все-таки он желает.
Оба паренька смотрели на залитую рождественскими огнями торговую улицу, на спешащих мимо прохожих с кипами пакетов и сумок в руках.. Толпа спешила мимо, не замечая их, люди огибали коляску светловолосого и аккуратно обходили черноволосого мальчика, а они все смотрели и смотрели, на дома, витрины, рождественские ели и гирлянды, на проезжающие мимо такси и автобусы. В рюкзачке темноволосого мальчика, помимо вещей, лежали тугой кожаный бумажник, набитый наличными маггловскими деньгами и, два настоящих маггловских паспорта.Один - на имя Джеймса Блэка, 18-ти лет, второй - на имя Нимуса Уайта, 18-ти лет. Редкие снежинки осыпали плечи и головы мальчиков, но воздух был теплым. Пахло Рождеством и бензином. Прошло несколько минут с того момента, как они появились здесь, а затем оба мальчика, не оглядываясь, покинули участок перед заброшенным универмагом. Два письма, отправленные с одной совой. 1. "Дорогая Рут. Честно говоря, я даже не поверил, когда Ним сказал, что эта сова принесла какое-то письмо. Я что-то помнил, мне рассказывали про совиную почту, но просто не ожидал, что ко мне прилетит нечто подобное. Это было очень забавно, правда. И, ой прости, конечно, это очень мило с твоей стороны, и огромное спасибо! Я рад, что ты помнишь обо мне, и я, конечно, тоже тебя помню. У нас с Нимом все хорошо. Мы снимаем довольно уютную квартиру в хорошем районе. Здесь есть все, чтобы Ним чувствовал себя нормально. Да и мне тоже нравится. Я сейчас учусь и работаю в той компании, которая занимается строительством самолетов. Помнишь, я рассказывал тебе о самолетах? Это машины, которые летают по воздуху. Что-то вроде магии, только здесь все основано на точном расчете. Конечно, я пока что не самый крутой спец, а всего лишь стажер, но в будущем, возможно…Я очень надеюсь и стараюсь, во всяком случае. Ниму стало лучше, гораздо лучше. Мы не теряем надежду, что когда-нибудь он сможет ходить. Мы много гуляем, я купил ему компьютер - тоже немагическая вещь, но обладает многими интересными свойствами. Ему нравится проводить время за этой штукой. Он уже столько всего знает, так быстро учится. Ним хочет выучиться и писать крутые программы. Это вроде написания заклинаний для компьютера. Что ж, почему бы и нет, я записал его на курсы с нового года, у него должно получиться. В-общем, у нас все просто отлично. Рождество мы встретили вдвоем. Было тепло, и очень уютно. Мы словно обрели свой дом. Или что-то вроде семьи. Милая Рут, спасибо тебе за поздравления. Прими и мои тоже, счастливого тебе Рождества, и передай мои поздравления также Рону (м-ру Уизли), Гермионе (мисс Грейнджер), А.Дамбльдору и всем остальным, кто помнит нас. Счастливого Нового Года! Надеюсь, эта сова донесет оба моих конверта, и, пожалуйста, передай второй конверт м-ру С.Снейпу. С любовью помнящий тебя, Дж. "Малыш" Блэк".
"Дорогой Северус Я знаю, что ты не ответишь на это письмо, даже не жду твоего ответа. Хочу поблагодарить тебя за все, что ты сделал для нас. Может, ты считаешь, что я поступил глупо, когда ушел от вас и увел Нима. Но мы не жалеем. Теперь мы есть друг у друга, а о том, что было в прошлом, не помним ни я, ни он. Он был моим врагом, или точнее, мы были врагами, мне страшно думать, что я потерял бы его, если бы остался с вами в той жизни, тем мальчиком, который победил в той войне. Кто я теперь, думаю, я не очень хорошо понимаю. Иногда мне бывает скучно, больно, или я совершаю ошибки. Но мне никогда не бывает одиноко или страшно, и я больше всего на свете благодарен тебе за Нима. Я всегда буду о тебе помнить. Поздравляю тебя с Рождеством! Желаю тебе всего самого счастливого в этом году. Джеймс "Малыш" Блэк". The End |